Спустя две недели – Фильм 28 недель спустя (2007) смотреть онлайн в HD качестве 720

Спустя две недели после прекращения боевых действий 31 августа в Стокгольме под патронажем премьер-министра Швеции была проведена международная конференция доноров в целях поддержки восстановления Ливана на раннем этапе и удовлетворения оставшихся гуманитарных потребностей.

И все же, спустя две недели учебы на историческом факультете Вустерского колледжа Оксфордского университета в конце восьмидесятых, я собрала чемоданы и уехала, что вылилось в первый настоящий скандал в моей жизни.

Но спустя две недели эта история вернулась в мою жизнь.

Когда ты, спустя две недели, я заметил твою слежку я понял, что это так.

В ходе состоявшегося спустя две недели голосования значительное большинство членов этого органа поддержали нашу кандидатуру, и мы признательны им за это.

Указывается, что он был арестован 6 июля 1998 года и спустя две недели переведен в реанимационное отделение этой больницы с переломами ребер и тяжелыми травмами от побоев.

При помощи последующего технического соглашения по вопросам осуществления, подписанного спустя две недели, удалось продлить процесс прекращения военных действий и устранить ограничения в отношении доступа до конца 2002 года, с возможностью его дополнительного продления.

В июне оставшиеся 15 гражданских полицейских были повторно размещены в Руанде, но спустя две недели 12 из них были вновь эвакуированы в Найроби.

Связанные с этим путевые расходы резко возросли, поскольку и адвокат и свидетели в настоящее время возвращаются в свои страны проживания по окончании каждого двухнедельного периода и спустя две недели их приходится доставлять обратно.

Начиная с 2006 года прогнозы по древесине хвойных пород согласовываются с Международной конференцией по древесине хвойных пород (которая проведет свое совещание спустя две недели в Мадриде).

Спустя две недели, он погиб при исполнении.

Спустя две недели её племянница нашла её в ванне мёртвой.

Спустя две недели президенту был представлен доклад с выводами по итогам расследования.

Спустя две недели он сделал это.

Спустя две недели банк отменяет платеж на сумму 50000 долл. США.

context.reverso.net

rulibs.com : Фантастика : Ужасы : СПУСТЯ ДВЕ НЕДЕЛИ… : Сергей Гомонов : читать онлайн : читать бесплатно

СПУСТЯ ДВЕ НЕДЕЛИ…

Мадам Гроссман застыла в оцепенении посреди прихожей. Громадный черный кот-долгожитель по кличке Проша (прежде Николай называл его, конечно, Прохиндеем) развалился на весь коридор и с хозяйским видом разглядывал гостей.

— Вей з мир[27]! — оперным контральто воскликнула Роза Давидовна, а была она женщиной видной, солидной, густобровой, хмурой, потому и ее вопль воспринимался скорее как угроза, нежели как приветствие. Но это было именно приветствием. — Наше вам с кисточкой!

— Привет, мама…

Николай приобнял жену за плечи и подтолкнул вперед. Мадам Гроссман хлопнула себя по бедрам:

— Таки чуял мой тухес, шо эти малахольные имеют себе геморрой во всю голову! Где ви едете такие замурзанные, да ще и в самый Шабат[28]?!

Прохиндей потянулся, тряхнул хвостом и, выразив таким образом свое полнейшее презрение, гордо удалился.

— Не царапай мне глаза, Роза, — почти простонал Николай. — Лучше прими у нас бебихи[29] и уложи ее спать…

— От це! — изумилась мадам Гроссман, беря у него из рук полупустую сумку. — Ше такое?! Вы шо, с этой торбочкой тынялись по всем поездам?

Рената, еще более маленькая рядом с величественной Розой Давидовной, привалилась плечом к стене. Хозяйка озадаченно посмотрела на невестку:

— Скинь лапсердак и бежи тудою, в комнату!

Николай, согнувшись над женой (изумленная мать занимала собой почти весь коридор, но отступить не догадалась: наверное, впервые в своей жизни она, коренная одесситка, оказалась в полной растерянности), помог Ренате расстегнуть дубленку. Бледные губы молодой женщины беззвучно шевельнулись.

— Ой-вей! — всплеснула руками Роза Давидовна. — Ты привез ее мене на штымповку? — и тут же подхватила Ренату под руку. — Люба моя дорогая! Нивроку[30] — тьфу-тьфу-тьфу на тебя! — (постучала по косяку). — Коля, шоб ты сдох, ты мог позвонить и сказать? Вас бы встретил Сева!

— Потом! — отмахнулся он, раздеваясь. — Все потом, мама!

— Таки иди и разложи «вертолет», или мне одной чикаться с твоей лялей?! У ней щас будет паморок, и шо я буду с нею делать?

Николай раскрыл диван-«книжку» в маленькой комнате.

— Слушай сюда: простыни в шифоньере. Стели бегом!

И, ворча между делом что-то вроде: «Ой, эти мене дети — так шоб у мене была такая жизнь — вырванные годы!» — она принялась снимать с невестки остальную одежду. Потом сообразила, что ей мешает болтающаяся на руке сумка, освободилась, а Рената в это время упала в кресло.

— Все цырлы себе поотморозила! От скаженные! От скаженные! — ругалась мадам Гроссман, ощупывая и закутывая в огромный халат полуживую невестку. — А ноги! Лед! Коля, вы сдурели или да? Я всегда говорила твоему отцу, шо тебя надо сдать учить в 75-ю школу! Щас зови ей доктора, адиет! А ты — ляжь!

Рената поднялась, путаясь ногами в полах свекровиного халата, дошла до постели, рухнула и застонала: живот, тупо ноющий уже дня два, свело резким спазмом. Она подтянула колени к подбородку и замерла. Лишь бы не трогали! Лишь бы не трогали! Но Розу Давидовну было не так-то просто обмануть:

— Дай мне сюда телефон, потерянный! — рявкнула она на сына. — Сиди-катайся!

Пока мать, ругаясь на чем стоит свет, беседовала со знакомым врачом, Софой Израилевной, Николай бесцельно мял руку жены. Взволнованность непосвященной Розы Давидовны относительно будущего ребенка ему не передалась. Он беспокоился только о Ренате. В глубине души он даже хотел, чтобы все разрешилось сейчас, почти естественным путем. И пусть этого малыша никогда не будет. И не будет никаких сомнений. Все произойдет само по себе, по судьбе. Как же все осточертело! Как он устал!

— Шо там у нее за срок, Коля?! — прорычала мадам Гроссман, оторвавшись от трубки.

— Я знаю? — («И знать не хочу! Пусть его не станет!»)

— Ляля, сколько у тебя месяцев?

— Она не может говорить, Роза…

— Софа, холера их знает! Эти два куска адиета… А, ты слышала… И как тебе это нравится? На вид — ше-то вроде пяти… Да… да… Щас! — Роза Давидовна оттолкнула сына и потрогала Ренатин живот. — Да… Да шо ты гришь! — она охнула и схватилась за свою пышную грудь. — Езжай, Софочка, езжай, милая! Жду тебя!

Рената застонала и от боли прикусила наволочку.

— Ты у нас хорошо грамотный, Коля, — сурово прогудела мать, громадной, унизанной кольцами ладонью поглаживая невестку по голове, — а и это ей кошерно сделать не мог! Нет, Леша, — она воздела глаза к потолку, обращаясь к покойному мужу, — ты имеешь себе такое представить? Если бы ты знал, какой это будет поц, ты пошел бы и повесился за Первой Заставой, а я на всякий случай все равно сбегала бы на аборт… Ее шо, растрясло в поезде?

Николай пожал плечами.

— Не стой, как памятник Ришелье! Неси воды!

— В чем?

— В кружке, потерянный! Мне воды неси, сдохнешь тут с вами! Потерпи, люба моя дорогая! — Роза Давидовна опустошила кружку и приступила ко второму раунду: — Шо сегодня за день, а?! С чего она не говорит?

— Мутизм.

— Расскажешь это бабушке. Я говорю с тобой на русском, отвечай на русском!

— Немота. Болезнь из-за стресса… нервов, то есть… из-за…

— Леша! Ты это слышал? Этот кусок адиета довел беременную жену до нервного стресса! Леша, отвернись и не слушай этого, я хочу, шобы тебе лежалось спокойно в твоем гробу!

Рената тихо заплакала. Ей было больно за Николая, которого поливали бранью ни за что ни про что; ей было больно, что он, едва стоящий на ногах от усталости, сносил все это; ей было больно от понимания, что у нее, скорее всего, начинается выкидыш, а ведь вчера, только вчера она ощутила робкое шевеление малыша. И, наконец, ей было просто больно… Очень больно…

Софа Израилевна была чуть уменьшенной копией мадам Гроссман. Она закатала рукава своей кофты, натянула резиновые перчатки и зычным голосом приказала подруге и ее сыну выйти из комнаты. На усевшегося в кресле Прохиндея это распоряжение не распространялось.

Николай тем временем вкратце рассказал матери о причинах, которые заставили его и Ренату бежать из Новосибирска и скитаться по стране уже почти полгода. Разумеется, имена и участие в их жизни телохранителя Саши и мерзавца Андрея он благоразумно пропустил. Роза Давидовна и без того была не в восторге от женитьбы сынка «на какой-то гойке», поэтому не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о реакции мадам Гроссман, скажи Николай правду — мол, изначально жена убежала в обществе отцовского телохранителя. Малейшее подозрение в том, что ребенок «нагулян» от другого — и Роза не ударит палец о палец, чтобы помочь им.

Выслушав часть повествования и поняв, что дело запуталось до невозможности, мать махнула рукой:

— Иди красить кибитки, ты мене устал своей волнующей сказкой! Я шо, городской сумасшедший — ваших коников по стойлам разводить?! Я таки знала, шо пострадаю через этого кацапа Сокольникова! Кругом-бегом, ви, Колюня, встряли ногами в жир по самий тухес, вот шо я тебе скажу.

— Сам знаю. Главное — шоб ее оклемали, Роза.

— Софочка еще не таких оклемывала. Я тебе скажу один вопрос, Коля: ви зачем делали дите, когда сами ходите с беременной головой?

Чтобы не получить от матери очередную порцию нагоняя, Гроссману пришлось соврать, что Рената ждала ребенка еще в Новосибирске, до начала всех этих проблем. Ему было стыдно, когда Роза, силясь скрыть жалость, обозвала его болваном и тайком утерла глаза, подскочив за очередной кружкой воды. А что было делать? Правду сказать?!

Наконец к ним вплыла Софочка, взяла сигарету, вставила в мундштук и, подойдя к форточке, жадно затянулась. Под ногами, урча, словно трактор, слонялся Прохиндей и бодал всех своей громадной головой — ластился.

— Ну шо там за моих скажешь, Софа? — выждав, когда подруга отведет душу курением, спросила хозяйка. — Не выкинет?

— Шобы да — так нет, — прогудела Софа Израилевна. — Заберу таки ее в нашу областную. Имейте за счастье, шо дивчина здоровая, как та ваша лошадь. Но на голову больна, кажу ее зараз и нашим из психотделения…

— Теть Софа, будет она говорить? — вмешался Николай и получил от докторши убийственный взгляд сверху вниз.

— Слушай, а оно тебе надо, шоби она с утра и до вечера морочила тебе голову? Я же ж по-русски тебе грю: кажу ее нашим психиатрам.

— Может, не стоит ее в больницу?

Николай подразумевал, что там не такая уж надежная охрана, однако мать и тетя Софа накинулись на несчастного парня с таким шквалом убеждений, что он поспешил сдаться и ретировался в маленькую комнату, к жене.

— Ладонька! Не спишь?

Рената открыла глаза и слегка улыбнулась.

— Все будет хорошо, слышишь меня? — Николай сел рядом и погладил ее пальцами по щеке. — Софочка устроит тебя в клинику, там ты наконец отдохнешь и поправишься…

Она испуганно стиснула его руку.

— Не бойся, мы с Розой будем там почти все время. У тебя прошло?

Легкий кивок. Рената замерла, прислушалась и, снова сжав его кисть, опустила ее себе на живот. Странное ощущение: будто сквозь кожу жениного тела в его ладонь робко постучал клювиком птенец. Рената улыбалась. Николай тоже не удержался. Вот как это бывает!

— Не пугайся маму, — попросил он. — Она крикливая, но сердце у нее доброе. Она постарается сделать для нас все, понимаешь?

Рената понимала. Понимала она также и другое: то, чего боялся Николай, замалчивая подробности побега. Понимала, что муж не проговорится. Это было неприятно, пошло, гадко, но по-другому пока не получалось. А Гроссман был умным и великодушным человеком. И постепенно отношение к нему Ренаты стало меняться. Конечно, ждать прежней любви и привязанности было уже невозможно, слишком много грязи пролилось за четыре года их совместной жизни. Да и потом… Но хотя бы простить друг друга и помириться, искренне помириться, они уже могли. Он так хорошо улыбнулся, ощутив, как маленький пробует свои силы…

Софа сдержала слово. Она даже хотела найти для подружкиной невестки отдельную палату, однако Гроссман запротестовал. Все-таки, в общей было куда безопаснее.

Несмотря на неимоверную усталость, Николай решил дежурить в приемной до самого закрытия больницы. Да и потом еще долго бродил вокруг темного здания, думая о своем…

Он был кедром, громадным, прекрасным кедром, что раскинул свои ветви в прозрачно-сиреневом воздухе. По его стволу бегали суетливые белки, на него присаживались птицы… А он любовался шальной, неуправляемой в своем веселье златовласой девушкой, танцующей на берегу, возле самого ручья.

Веселый Инпу обожал принимать иные обличья: он заранее знал, чувствовал, видел, что ему теперь еще нескоро удастся проделать то же самое в мире статики.

Инпу перекинулся в пернатого медвежонка и неуклюже заполз на кедр:

— Приветствую тебя, большой и сильный!

Странник обратил восприятие на покрытую черным пухом нелепую мордочку зверя, на бурые перышки вместо шерсти. И рассмеялся:

— Воистину, мальчик, без тебя здесь было бы скучно!

Инпу похрюкал, усаживаясь на ветках, отломил шишку и принялся щелкать орешки.

— Кто это? — спросил он про танцовщицу, плюясь скорлупками.

— Скоро ты это узнаешь.

— Мне уже невмоготу здесь, Странник! Пожалуй, стоит поторопиться! Я стану слишком большим медведем, и мне будет попросту лень узнавать что-то новое.

Инпу вживался в свои роли полностью и начинал верить, что его герои — это и есть он сам. Так — много тысячелетий… Инпу — это Инпу.

— Вспомни меня! — попросил Странник танцующую Попутчицу, но та была не только нема, но еще и глуха к его призывам.

Она самозабвенно скользила по берегу ручья в своей волшебной грезе. Инпу болтал задними лапами и приплясывал, сидя на ветке.

Тогда от ствола кедра отделился призрак серебристого волка и побежал к танцовщице.

Она замерла. Ровно на секунду. Танец продолжился вдвоем — танец-дуэт, танец-противоборство. Пернатый медвежонок на радостях пинал ствол, следя за их плавными, летающими движениями. Девушка и волк. Феерия неописуемой красоты, когда при каждом прыжке с шерсти серебристого зверя летят звезды, а всполох волос танцовщицы подобен солнечному протуберанцу. Ты ждешь, что один из них, обнявший второго, одержит победу. Охваченный азартом, ты горишь и кричишь — а они вдруг перетекают друг в друга, и «победитель» становится «побежденным». И все начинается заново. Они не бьются. Нет! Они — единое целое. Они — первооснова всего сущего. И это чудесно!

— Вспомни! — говорит волк. — Отодвинь засовы беспамятства. Ты избрала воду!

Она останавливается, на какое-то мгновение вспоминает и…

…Но вдруг — рывок боли. Пернатый медвежонок роняет шишку и кубарем скатывается со ствола. Острый меч вонзается в красноватую кору кедра. Тот самый меч.

Красавица вскрикивает и исчезает.

— Вот ты куда забралась, атмереро! — восклицает полководец отчего-то женским голосом.

Из раны в стволе хлещет кровь-смола. Хлещет, горячая, солнечная. Иссякает жизнь в прекрасном дереве. А полководец заливается ледяным смехом и поворачивается к своему помощнику, красивому юноше в таких же, как у него, вороненых доспехах:

— Возьми свое оружие, убей волка! — и рука в длинной черной перчатке указывает перстом на серебристого зверя, бросившегося на воинство.

Инпу встряхивается, принимая прежний облик.

— Да, господин! — отвечает юноша, выдергивая громадный меч с неинкрустированной рукоятью из тела кедра.

Кричит лес. Исходит смолой смертельно раненое дерево.

Черный Инпу только-только преобразился, а помощник полководца замахнулся мечом над его головой. Мальчишка огрызнулся, прыгнул в сторону, и разящая рука дрогнула. Лезвие высекло искры из камня.

«Уходи!» — мысленно вскричал юноша, своим сверкающим взглядом заклиная Инпу спасаться бегством.

Черный волк нырнул в кусты.

Серебристый зверь дрался не на жизнь, а на смерть. Лес дрожал от его рычания, земля расходилась трещинами. Полководец хохотал, ибо силы были неравны, и волк заведомо проиграл.

Горизонт оплавился, небо разверзлось бездонной черной дырой, ограниченной зеркальной галереей множества радуг. Аркада уходила в никуда…

…Юноша и волк сходятся в смертельном поединке.

В этот момент из-за кустов выпрыгивает разъяренный Инпу. Кто мерил силы Инпу? Кто видел Инпу в гневе? Лишь сердца грешников в Дуате знают его мощь, сдернутые с весов Маат и брошенные на съедение чудовищу…

Бросок Инпу точен и смертоносен. Полководец катится, сцепившись с врагом, катится под откос, к ручью. Воинство бессильно замирает, и Аркада Реальностей втягивает в пучину вселенских волн добрую половину ратников полководца. Замирают даже юноша и волк, сплетенные в горячечном объятии, почти агонизирующие, окровавленные.

Инпу заносит руку, и в замахе на пальцах его отрастают громадные когти, дабы, пробив броню и грудь властелина, вырвать гнилое сердце.

«Убей его, Инпу!» — заклинает израненный юноша, и молчаливое сознание Странника-волка изумленно обращается к нему. Они более не враги. Они и прежде были врагами только по воле странной, лихой судьбы…

Но полет черного волка и полководца завершается в воде. Инпу не успевает довершить удар. С женским воплем ярости плоть властелина шипит, ее окутывает густой пар, и она тает, а коридор Арок втягивает в себя раскаленный туман. Остатки воинства ударяются в бегство вслед за повелителем.

Лишь человек в вороненых доспехах, опустивший меч, растерянный, и два огромных волка смотрят друг на друга возле израненного дерева…

При пересечении поездом границы Чечни люди торопливо зашоривали грязные, в белесых разводах, окна. От случайного выстрела не спасет, но если прилетит камнем, то осколки, по крайней мере, не попадут в купе. А пули и камни здесь летали нередко.

Что же делать, когда ехать опасно, однако нужно? Только ехать и бояться. Бояться каждую минуту.

Ехавший из Бахчисарая с пересадкой в Джанкое, Роман Комаров не был охвачен волнением остальных пассажиров и крепко спал на верхней полке.

Тетка-украинка, которая, по ее словам, прежде жила в Черноречье — предместье Грозного — учуяв что-то тяжелое, повисшее над этой землей, немного присмирела и почти перестала донимать спутников рассказами обо всяких ужасах, творившихся в столице Ичкерии последние лет шесть. Но тишина продержалась недолго: людям было не по себе, и они ощущали потребность говорить, говорить, говорить, чтобы заглушить мрачную, тупую тревогу.

Первым нарушил молчание ученого вида щуплый плешивый мужичок в больших очках:

— Год там не был. В центре жил, над «Детским миром»… А весь центр теперь раскурочили. Помню, случай был, когда все начиналось. Там ведь от нас, неподалеку, сквер Чехова — ну, вокруг библиотеки[31]… И между елок на аллее стоял чеховский бюст — ну, Антон Палыч, знамо дело, в пенсне своем, с бородкой… Помните, да? — он взглянул на украинку, и та кивнула; тогда повествователь снова обратился к четвертому обитателю купе, вернее, обитательнице, которая, судя по всему, раньше в Грозном не бывала, а потому теперь не так уж сильно боялась. — Вот. К тому моменту памятник Ленину с площади уже сдернули и в Сунже[32] утопили. Сразу после путча в 91-м то было… Угу… Мы и так-то каждое 23 февраля[33] ждали, что русских резать начнут, а тут как-то иду на работу — глядь: а у Чехова голову отломали… Ну всё, думаю, вот оно и поехало. И в отделе у нас все, кто видел, о том же шушукались. А что? Идешь по городу — навстречу тебе тип в гражданском, ничего себе так, представительный. А через плечо — автомат. Как так и надо… Всё, всё могло быть. Но тогда забавнее все оказалось, ни в жизнь не догадаетесь. Джигиты-то наши, дюже просвещенные, на тот момент еще только с коммунизмом боролись. Ну и перепутали Чехова со Свердловым. Ну как же: тоже бородка козлиная, тоже пенсне. Как тут не перепутать? Неважно, что бюст прямо на аллее против Чеховки стоял… Совершили, мягко говоря — грубо выражаясь, «акт вандализма»… Так-то вот… А в Черноречье вашем до последнего тишь да гладь была, что вы мне ни говорите… — мужичок махнул сухонькой ручкой, хотел снова нырнуть в газету, однако с зашоренным окном в купе было слишком темно для чтения, а свет не включали.

Ту-тук — та-так… Туки-туки — таки-таки… Ту-тук — та-так… Поезд шел неторопливо, сбивчиво, будто спотыкался.

— Доча, а шо ты одна-одинешенька едешь? Не страшно тебе? — осмелилась поинтересоваться тетка-украинка: общая тревожность сблизила путешественников.

Четвертая пассажирка купе — женщина довольно молодая и прилично одетая — пожала плечами:

— Страшновато, конечно. Да не одна я. В соседнем вагоне друзья мои едут. Работа такая…

Что у нее за работа, женщина объяснить не успела. Состав дернулся, противно заскрежетал колесами и встал. Вагоны, ударяясь друг о друга, пропустили звуковую «волну» в самый хвост поезда. И упала тишина.

Попутчики переглянулись.

— Приехали? — свешиваясь с верхней полки, хрипловато спросил Роман и, вытащив из-под подушки часы, попытался разглядеть, сколько времени.

— Та нет ще… — отозвалась украинка.

— Да, рано… — согласился мужичок и, аккуратно отогнув дерматиновую шору, посмотрел в окно. — Не видно никого.

— Пийду, побачу до других.

Тетка поднялась и, покряхтывая, вынесла свое грузное тело в коридор.

Комаров зевнул:

— Так а что стоим тогда?

— Кто знает… — мужичок сел на место и принялся нервно протирать стекла очков, в полутьме — совершенно бесполезных.

Женщина, четвертая пассажирка, молчала, зябко натягивая на плечи белоснежную шаль, которая в глубоком сумраке купе выделялась смутно-белым пятном.

— Взрывов, вроде, не слыхали… — продолжал утешать сам себя очкастый. — Знать бы еще, где мы сейчас…

— И что тогда? — тихо спросила пассажирка.

— Да ничего. Мож, спокойней бы было…

Роман отбросил одеяло, содрогнулся от холода нетопленного вагона и торопливо нырнул в свитер.

Ручка двери повернулась, дверь с шумом и лязгом отъехала, пропуская вернувшуюся женщину из Черноречья:

— Тихо все. Стоим, — сообщила она.

— Да понятно, что стоим… — согласился дядька. — Хоть бы свет дали, совсем уж ни в какие ворота…

Комаров взял со столика термос, налил еще довольно горячего чая и уселся с чашкой возле мужичка. Роману все казалось, что сейчас к ним в купе сунутся цыганки в грязных лохматых кофтах и многослойных юбках и затянут что-то вроде: «Сами мы не местные, отстали от нашего поезда. Позолоти ручку, молодой-красивый, всю правду скажу!» А привязанные к их груди младенцы будут дико вопить, заставляя пассажиров откупиться от несносно шумной оравы.

В коридоре послышались голоса. Молодой человек узнал чеченскую речь. Неприятные ассоциации, тем более, что говорят громко, по-хозяйски, и в этом чувствуется какая-то угроза. Горская речь гортанна, в ней много «придыхательных», «каркающих» и, наоборот, глухих звуков. Когда все это сочетается, создается эффект ругани. Возможно, русскоязычным жителям Чечни неприязнь к вайнахскому наречию вошла в подсознание, тем более, сейчас, во время затянутой гражданской войны.

— Глянуть бы, что там… — пробормотал мужичок, но сам не сделал и движения к двери, лишь с надеждой слегка покосился на молодого спутника.

Комаров пропустил его слова мимо ушей: лично ему это было не нужно. Да и что увидишь в темноте?

Дверь с грохотом отъехала и клацнула. В проходе возник мужской силуэт, затем вспыхнул фонарик, и люди невольно прищурились от внезапно яркого света. Роман успел заметить на вошедшем камуфляжную форму. Холодный блик скользнул по строгому черному боку автомата, висевшего на груди незнакомца.

— Документ давайте! — с сильным акцентом приказал человек.

В коридоре крикнули по-чеченски. Мужчина в камуфляже слегка отклонился назад и ответил:

— Мича[34]?

Невидимый собеседник повторил фразу. Чеченец издал отрицающий звук и добавил:

— Со вух-веара цигара. И дIавахийтина^{3}, вуха веара. Вахаъ гIой, хьо пхойалгIа вагончу хьажахьа[35], — а затем, вновь шагнув в купе, обратился к пассажирам: — Документ доставай!

Роман и его спутники зашевелились. Луч фонарика метнулся по вещам. Чеченец беглым взглядом окинул купе, полностью проигнорировал подобострастный и никчемный вопрос тетки-хохлушки: «А шо шукаете, хлопци?», взял протянутый паспорт очкастого мужичка.

— Зачем едешь?

Мужичок долго и путано объяснял что-то о работе. Парень слегка поморщился, отдал ему документы и отодвинул с дороги. Тот явно перевел дух и, плюхнувшись на полку, постарался сделаться совсем невидимым.

— Ты! — светя в лицо Комарову, сказал чеченец.

Роман отдал ему паспорт. Военный замешкался, переводя взгляд с фотографии на молодого человека, прикрывающегося рукой от направленного прямо в глаза луча. Пролистал, посмотрел прописку:

— Бахчисарай давно уехал?

— Лет двенадцать назад.

— Зачем теперь едешь Грозный?

— Я в Гудермес. За матерью и сестрой…

— Вещи бери, колидор выйди, — парень положил паспорт Романа в нагрудный карман и небрежно указал за спину большим пальцем.

— Что-то не так? — переспросил Комаров и краем уха услышал шепот спутницы-украинки: «Чи приняли за кого-то?»

— Вещи бери, колидор выходи! — повторил чеченец и потребовал документы у женщин.

Роман сдернул с самой верхней, багажной, полки свою сумку и, с трудом разминувшись с чеченцем, вышел в коридор.

— Муслим! — крикнул тот, выглядывая вслед за Комаровым. — Машиначу кхосса и[36]!

По коридору заметался лучик еще одного фонарика. Тяжелые шаги приближающегося человека — и перед Комаровым возник высокий грузный бородач.

— Муьлха[37]?

— ХIара[38], — первый чеченец «стрельнул» из фонарика в Романа.

Бородач оглядел Комарова с высоты своего роста и процедил:

— Пошли, гIазакхи[39]…

— Вы бы хоть объяснили, в чем дело! — запротестовал молодой человек, но ствол автомата с немой убедительностью ткнулся ему под ребро.

Комаров предпочел не спорить.

Его вывели из вагона. Снаружи было уже почти совсем темно. Возле поезда стояло два крытых фургона и армейский джип без верха, похожий на «Хаммер» старого образца.

— Лезь! — распорядился бородач, подогнав Романа к одному из этих фургонов.

Молодой человек забросил внутрь свою сумку, запрыгнул сам и очутился в полной темноте. Лишь на мгновение вспыхнул фонарик, осветил его (Роман успел заметить, что в фургоне сидело еще несколько человек) и погас.

На ощупь найдя на скамейке у борта свободное место, Комаров сел. Прошло немало времени, прежде чем он услышал скрип отъезжающего состава. «А я?!» — подумал Роман.

Поезд набирал скорость. Перестук удаляющихся колес. Еще двоих впихнули в фургон, и почти тут же машина тронулась.

Сердце Романа стучало, как стальные колеса недосягаемого теперь поезда. Что это? Недоразумение? С кем его перепутали? Что вообще все это означает? «Камуфляжный» пограничник (если это был пограничник) не вернул ему паспорт. Его, Комарова, арестовали? За что? Вот теперь Комаров начал тревожиться уже всерьез…

rulibs.com